Дорогой дневник,
Свадьба в Москве превратилась в сцену, из которой я, как будто в кадре фильма, не могла выскочить. Саша, мой старший сын, вдруг назвал меня «мошенницей» и «нищенкой», оттолкнул меня к двери, а потом, стоя у микрофона, произнёс речь, от которой у меня содрогалось сердце.
Я стояла в дверном проёме, едва приоткрыв его, чтобы не нарушить порядок, но и не пропустить важный момент. Мой взгляд на Сашу был полон той материнской гордости, нежности и почти святой печали. Саша в лёгком костюме, с бабочкой, которую его друзья помогли завязать, выглядел как идеальный жених: ухоженный, красивый, спокойный.
Внутри меня сжималась боль: я ощущала себя лишней в этом событии, будто меня тут вовсе не приглашали. Я поправила старое платье, мысленно представляя, как оно будет выглядеть с новым жакетом, который я приготовила к завтрашнему дню, решив всё равно прийти без приглашения. Но как только я сделала шаг вперёд, Саша, словно почувовав мой взгляд, обернулся, его лицо мгновенно изменилось. Он подошёл, закрыв дверь, и сказал:
Мам, нам нужно поговорить.
Я выпрямилась, сердце заколотилось как бешеный конёк.
Конечно, сынок. Я помнишь те туфли, что я тебе показывала? И ещё
Мам, прервал меня он, я не хочу, чтобы ты приходила завтра.
Я замерла, словно в замедленной съёмке, слова казались мне чужими, как будто боль не могла пройти в сердце.
Почему? дрогнула моя голос. Я я
Потому что это свадьба. Там будут люди. Ты выглядишь ну, не совсем уместно. И моя работа Пойми, мам, я не хочу, чтобы меня считали «из низов».
Эти слова упали на меня, как ледяной дождь. Я попыталась возразить:
Я записалась к стилисту, будет причёска, маникюр У меня скромное, но приличное платье
Не делай этого, перебил меня он. Ты всё равно будешь бросать тень. Пожалуйста, просто не приходи.
Он ушёл, не дождавшись ответа. Комната погрузилась в тишину, словно лёгкий вальс из хлопка. Я сидела, слыша лишь тикание часов, которое теперь казалось отдалённым эхом.
Через несколько минут я поднялась, достала из старого шкафчика пыльную коробку, открыла её и нашла альбом, пахнущий старыми газетами и клеем. На первой странице желтела фотография маленькой девочки в помятых одеждах рядом с женщиной с бутылкой. Я вспомнила тот день, когда моя мать ругалась с фотографом, со мной и прохожими, а через месяц меня лишили прав родителя, и я попала в детский дом.
Страницы листались, словно удары: групповой снимок детей в одинаковой форме без улыбок, строгий смотритель. Я впервые поняла, что значит быть нежеланной. Битвы, наказания, отсутствие ужина всё это я переживала молча, ведь плакали только слабые, а слабым не помиловать.
В юности я работала официанткой в придорожном кафе. Было тяжело, но уже не страшно. Я начала шить юбки из дешёвой ткани, завивать волосы «постарому», училась ходить на шпильках, чтобы почувствовать себя красивой.
Однажды в кафе случилась суета: я пролила томатный сок на гостя, менеджер закричал, а Виктор высокий, спокойный, в светлой рубашке улыбнулся и сказал:
Это просто сок, случайность. Дайте девушке работать спокойно.
Я была ошеломлена: ктото впервые заговорил со мной уважительно. На следующий день он принес цветы, поставил их на прилавок и предложил кофе без обязательств. Мы сидели на скамейке в парке, пили кофе из пластиковых стаканчиков, он рассказывал о книгах и путешествиях, а я о детском доме и мечтах. Когда он взял меня за руку, я ощутила нежность, которой не знал ни один мой день в детском доме.
Лето было тёплым и долгим. Мы с Виктором ходили к реке, гуляли по лесу, пили чай из термоса на крыше дома, он мечтал о работе в международной компании, но не хотел навсегда покидать Россию. Я слушала, запоминая каждое слово, потому что всё было хрупким.
Однажды, шутя, но серьёзно, он спросил, как я отнесусь к свадьбе. Я засмеялась, скрывая смущение, но внутри зажёгся огонь: «да, да, тысячу раз да».
Но сказка была разорвана. В кафе, где я когдато работала, ктото громко рассмеялся, ударил по столу, и коктейль попал мне в лицо. Виктор бросился к мне, но было уже поздно. За соседним столом его кузина возмущённо крикнула:
Это она? Твоя избранница? Уборщица из детского дома? Где тут любовь?
Люди смеялись, я лишь вытерла лицо салфеткой и ушла. С того момента началась настоящая буря: телефон не умолкал, шептали угрозы, распространяли клевету, называли меня воровкой, проституткой, наркоманкой. Старый сосед Яков Иванович сообщил, что ему предлагали деньги за подпись, что я воровала из квартиры, но он отказался.
«Ты хороша, а они мошенники», говорил он, и я держалась. Я не рассказывала Виктору о происходящем, не хотела портить ему планы, ведь он собирался в Европу на стажировку.
Накануне отъезда Виктора ему позвонил отец Николай Борисович Сидоров, мэр города, и вызвал меня в свой офис. Я пришла в скромном, но чистом виде, сидела напротив него, словно перед судом. Он смотрел на меня с презрением:
Ты не понимаешь, с кем связываешься. Мой сын будущее нашей семьи, а ты пятно на его репутации. Убирайся, или я заставлю тебя уйти навсегда.
Я сжала руки в колени и прошептала:
Я люблю его, он любит меня.
Любовь? фыркнул он. Любовь роскошь для равных. Ты не равна.
Я ушла с высоко поднятой головой, но он не услышал меня.
Через неделю владелец кафе, Станислав, обвинил меня в хищении, полиция пришла, расследование началось, и меня указали как виновную. Судебный адвокат был молод, устален, его речь была слабой, доказательства ненадёжные. Мэр оказывал давление, и приговор стал: три года в общежитии общего режима.
Когда за решёткой я услышала стук двери, я поняла, что всё, что было любовь, надежда, будущее осталось за решёткой. Через несколько недель у меня обнаружили положительный тест на беременность. Я была беременна от Виктора.
Беременность в колонии была адом: унижения, крики, но я молчала, гладила живот, разговаривала с ребёнком по ночам, думала о имени Саша, Александр, в честь святого. Роды прошли тяжело, но сын родился здоровым. Когда я впервые взяла его на руки, слёзы вышли тихими, но это были не отчаяние, а надежда.
В колонии меня поддержали две женщины одна за убийство, другая за кражу. Они учили меня, обнимали ребёнка, заботились о нём. Через полтора года я вышла на условнодосрочное освобождение. Яков Иванович ждал меня у ворот с старым детским одеялом.
Вот, сказал он, их нам отдали. Ждёт новая жизнь.
Саша спал в коляске, крепко сжимая плюшевого мишку. Я не знала, как его отблагодарить, но начала с утра: в шесть в детский сад, я в офис на уборку, потом мойка машин, вечером подработка на складе, ночами швейная машинка, нитки, ткани. Я шила скатерти, фартуки, наволочки. День сменялся ночью, а тело ноет, но я шла вперёд, как часы.
Однажды на улице я встретила Ларису, девушку из киоска у кафе.
О боже Это ты? Жива? воскликнула она.
Что должно было произойти? спросила я спокойно.
Станислав обанкротился, мэр переехал в Москву, а Виктор женился давно, но, говорят, несчастливо. ответила она.
Слушала, как будто сквозь стекло, и кивнула:
Спасибо, удачи.
И пошла дальше.
Ночью, укладывая Сашу спать, я позволила себе один тихий плач не рыдания, а освобождение от боли. Утром встал и продолжил жить.
Саша рос, я старалась дать ему всё: игрушки, яркую куртку, вкусную еду, хороший рюкзак. Когда он болел, я сидела у его кровати, шептала сказки, наложила компресс. Когда он упал и поцарапал колено, я бросалась с мойки, покрытой пеной, ругаясь, что не следила. Когда он попросил планшет, я продала единственное золотое кольцо память о прошлом.
Мам, почему у тебя нет телефона, как у всех? спросил он однажды.
Потому что у меня есть ты, Сашенька, улыбнулась я. Ты мой самый важный звонок.
Он привык к лёгкой доступности вещей, а я всё скрывала усталость, не жаловалась, не позволяла себе слабость.
Саша стал уверенным, общительным, отличником. Часто говорил:
Мам, купи себе чтонибудь, ты постоянно в этих лохотах.
Я отвечала:
Хорошо, сынок, постараюсь.
Но в сердце всё же болело: может, я тоже похожа на всех?
Когда он объявил, что собирается жениться, я обняла его со слезами:
Сашенька, как я рада Я сшью тебе белую рубашку, хорошо?
Он кивнул, будто не слышал.
Тогда пришёл тот разговор, который расколол меня изнутри:
Ты уборщица. Ты позор.
Эти слова резали, как лезвия. Я сидела перед фотографией маленького Саши в голубых комбинезонах, протягивающего ко мне руку.
Дорогой, шепнула я себе, я всё для тебя. Но, может, пора жить и для себя?
Я встала, пошла к старой железной коробочке, где хранила деньги «на дождливый день». Сосчитала их: хватило не на роскошь, а на красивое платье, стрижку, маникюр. Записалась в салон на краю города, выбрала скромный макияж, прическу, купила простое, но идеально сидящее синее платье.
В день свадьбы я долго стояла перед зеркалом. Моё лицо выглядело иначе: не истощённое от мойки, а с историей. Я даже надела помаду впервые за многие годы.
Сашенька, прошептала я, сегодня ты увидишь меня такой, какой я была, когда меня любили.
В регистрационной палате, когда я вошла, все обернулись. Женщины бросали взгляды, мужчины украдкой. Я шла медленно, спина прямая, лёгкая улыбка. Саша сначала не заметил меня, но, узнав, побледнел, подошёл и крикнул:
Я говорил, чтобы ты не пришла!
Я наклонилась к нему:
Я не пришла изза тебя. Пришла за собой. Я уже всё видела.
Я улыбнулась Даше, её глаза светились без презрения, лишь интересом и, может, восхищением.
Ты так красива, сказала она тихо. Спасибо, что пришла.
Твой день, девчонка, ответила я. Счастья тебе и терпения.
Отец Даши, уверенный и вежливый, подошёл и сказал:
Присоединяйтесь, будем рады.
Саша кивнул, приняв моё место без возражений.
Тосты звучали, смех, а потом тишина. Я встала:
Если можно, я бы хотела сказать пару слов.
Все обернулись, Саша напрягся. Я взяла микрофон, будто делала это тысячи раз, и произнесла:
Я не стану говорить много. Желаю вам любви, которая держит, когда нет сил, не спрашивает, откуда ты и кто ты. Просто есть. Берегите друг друга.
Голос мой дрожал, но я не плакала. Зал замер, потом раздались искренние аплодисменты.
Я вернулась на место, опустив глаза. И вдруг к моему столу подошёл тень, и я увидела Виктора седой, но с теми же глазами, тем же голосом.
Света? Это ты? спросил он, чуть задыхаясь.
Я встала, дыхание задержалось, но я не дала себе рыдать.
Ты начал я.
Я думал, ты исчезла. Слышал, ты вышла замуж, сказал он.
Мы стояли посреди зала, будто вокруг исчезли все. Виктор протянул руку:
Пойдём поговорим?
Мы вышли в коридор. Я уже не была той девушкой, которую унижали.
Я родила в колонии, сказала я. Твоего ребёнка.
Он закрыл глаза, внутри чтото разорвалось.
Где он? спросил он.
Там, в зале, на свадьбе.
Он побледнел.
Саша?
Да, наш сын.
Тишина, только крики обуви о мрамор и отдалённый звук музыки.
Мне нужно увидеть его, поговорить, сказал он.
Я кивнула:
Он ещё не готов, но увидит. Я не держу зла, всё изменилось.
Мы вернулись, Виктор пригласил меня на танец. Вальс в воздухе, лёгкий, как дыхание. Саша замер, глядя на меня как на королеву, а не на тень. Он впервые почувствовал стыд за свои слова, за свою глупость.
После танца он подошёл:
Мам кто это?
Я посмотрела в его глаза, улыбнулась одновременно спокойно, печальноЯ взяла его за руку, посмотрела в глаза Виктора и, почувствовав, как всё прошлое растворилось в тишине, произнесла: «Теперь мы три, и наш путь только начинается».
