Сёстры
В одной из комнат огромного коммунального дома, где стенки слышали шёпот десятков семей, жили две старушкигрымзы. Было видно, что они родные сёстры, и если бы не разница в возрасте, их могли бы принять за близнецов.
Тонкие, худощавые, с постоянно сжатыми губами и короткими, почти лысеющими шевелюрами, они носили одинаковые серые, безызысканные костюмы. Весь дом их терпеть не мог: и ненавидел, и боялся, и презирал. Молодёжь возмущалась тем, что они постоянно делали замечания, вечно были недовольны: громкой музыкой, вечерними посиделками, ночными приходами. Дети же отстранялись, потому что пожилые дамы каждый раз докладывали родителям о малейших проступках не выключенном светильнике в туалете, оставленных обёртках от конфет в коридоре.
Очередная грымза, ласково названная в коммунальной суете «Никитична», была добродушна, но презиралась за отсутствие высшего образования, за то, что у неё не было семьи и детей, за её привычку придираться к каждому. Она же, в отличие от своих сестёр, не вмешивалась ни в чьи споры, не приставала к жалобам, просто молчала, когда Витька и Сергей громко возвращались домой.
Детей же Никитична любила. Она никогда не ябедничала родителям, а лишь улыбалась, подмигивала и молчала. В доме было полно детей, шум и болтовня звучали постоянно. Часто старшая сестра, Алевтина Петровна, выходила из своей комнаты, поджав губы, и отчитывала ребят:
Нельзя так орать! Может, ктото сейчас отдыхает? Дядя Пётр со смены уже пришёл, а может, ктото пишет книгу. Валентина Петровна, например! указывала она на дверь, за которой её сестра действительно писала.
Коммуналка смеялась над ней, но Никитична стояла выше всех:
Валя, когда же ты её закончишь? Я уже устала ждать! Хочется её почитать, просила старушка, заливаясь смехом.
Валя лишь сжимала тонкие губы, не отвечала, а зайдя в комнату, горько рыдала у сестры:
Алё, зачем ты им про книжку? Они и так смеются над нами.
Пусть смеются, утешала её сестра. Они не со зла, они наши соседи, почти родные. Не обижайся и не плачь.
В 1941м году разразилась война, а в сентябре блокада. Голод пришёл не сразу, сначала было холодно, потом тепло. Коммуналка постепенно привыкала к карточкам, к полуопустевшим комнатам, к ночным сиренам, к отсутствию запахов из кухни, к бледным измождённым лицам соседей и к гнетущей тишине. Молодёжь перестала петь под гитару, дети бросили прятки. Тишина резала душу сильнее, чем прежний шум.
Алевтина с Валентиной стали ещё худее, но всё так же надевали свои серые костюмы, которые висели на плечах, словно плащи в шифонье, и продолжали следить за порядком, теперь уже другим. Никитична выходила лишь по необходимости, а однажды исчезла. Ушла и не вернулась. Сёстры ходили по дому, искали её несколько дней, но безуспешно. Пропала старушка, словно её и не было.
Весной 1942го в коммуналке произошла первая смерть: умерла мать Толи, и у мальчика никого не осталось. Всем было жалко одинокого ребёнка, но война не ждала жалости. Сёстры не забыли его и взяли под свою опеку, кормили, ухаживали, ведь ему только одиннадцать в октябре исполнилось. Позже, когда ушли мамы Васи и Жени, а отец был на фронте и вести о нём не было, Валя и Алевтина вновь взяли их под своё «шефство». И не только их: они заботились о всех детях коммуналки, их было много.
Сёстры по очереди варили один раз в день суп, долго «колдовали» над ним, мешали, добавляли чтото. Неизвестно, из чего готовили, ведь почти не осталось продуктов, но суп получался необычайно вкусным. Каждый день, в одно и то же время, дети собирались за столом. Они назвали его «разгильдяй».
Бабушка Алё, а почему «разгильдяй»? Ты же Витьку так называла, спросил любопытный Толя. При упоминании Вити у Алевтины вырвалась слеза, но она ответила:
Анатолий! Мы варим этот суп «поразгильдяйски», поэтому и назвали.
Что значит «поразгильдяйски»? не понял мальчик.
Это значит, что в суп кладут всё подряд: пшено, перловку, даже клейстер от обоев, а если повезёт, пару ложек тушёнки! погладила Алевтина Толю, достала крошечный кусочек сахара, отщипнула крошку и вложила в рот, чтобы ни одна крупица не потерялась.
Толя, посмотри, не клеит ли баба Валя клей? Мне уже «разгильдяй» заправлять пора, подзадорил он.
Скоро в комнату собрались все осиротевшие дети, стали жить вместе, теплее и безопаснее. Валя вечером рассказывала сказку из своей недописанной книги, которую уже готовили к развалу, но всё помнила. Дети просили:
Баба Валя, расскажи про Красавицу из Снежных гор!
Расскажу, начинала она.
Баба Алё следила, чтобы каждый был занят делом: Толя топил печку, Вася собирал дрова, девочки ходили за водой, распределяли карточки, помогали варить суп. Пели песни, Женя был лидером, подпевал, даже если не хотел.
В один день Алевтина принесла с улицы больную девочку, почти умиравшую. Позже Валя привела ещё одного мальчика, потом ещё и ещё К концу блокады в комнате сестер было двенадцать детей, и все выжили чудо, как говорят потомки. Суп «разгильдяй» варили и после войны, он рос, как и дети, разлетелись по разным краям страны.
Но о бабах Али и Вале никогда не забывали. Они жили до глубокой старости, почти до ста лет, их книги со сказками обретали новые страницы, названные «Моя родная коммуналка». Каждый девятый май, пока они были живы, всё семейство собиралось у Али и Вали, воспоминаниями согревая друг друга.
И знаете, какое блюдо стояло на столе главным? Правильно, суп «разгильдяй». Ничто не было вкуснее того блокадного супа, приправленного добром и силой духа он спас детские жизни.
