Странный сон
Я стою у двери квартиры, где не был уже полгода. Ключи дрожат в пальцах на дворе весенняя распутица, руки закоченели. Фонари отражаются в лужах у подъезда, в рыхлом снегу видны следы чьих-то валенок. Дёргаю дверь на себя, стараясь не скрипеть, и вдыхаю воздух внутри другой. Тёплый, с лёгкой сыростью, будто форточку держат приоткрытой, но от батарей всё равно духотища.
В прихожей пахнет свежим бельём и чем-то ещё может, вчерашними щами. Сумку ставлю у стены, замечаю: обувь стоит не так, как я привык. На вешалке её платок поверх моего драпового пальто. Вроде бы всё на месте, но когда снимаю сапоги, понимаю: тут жили без меня. Из кухни выходит Лера, улыбается сдержанно. Говорит, что борщ ещё тёплый. Отвечаю так же осторожно. Голоса скользят, будто по льду. Мы прислушиваемся к себе, друг к другу, боимся наткнуться на что-то острое.
В комнате полусумрак. За окном давно стемнело, уличные фонари рисуют на обоях жёлтые пятна. Она щёлкает настольной лампой. Прохожу дальше, оглядываюсь: книги переставлены, на подоконнике новые безделушки. Мои вещи аккуратной стопкой лежат на табуретке. Чувствую себя и гостем, и хозяином. Садимся за стол. Она ставит передо мной тарелку с гречкой и гуляшом. Едим молча. Только ложки позвякивают о фарфор. Хочется спросить как она тут одна, вспоминала ли меня, но слова застревают, будко кость в горле. Вместо этого спрашиваю про работу, она рассказывает про новый заказ и вчерашний аврал. Киваю.
Вечер течёт тихо: она моет посуду, я раскладываю вещи по полкам. И ловлю себя на мысли не знаю, где тут теперь моё место. Она ненадолго выходит, и сквозь шум воды слышу, как на кухне хлопает форточка. Воздух становится свежее. Мы будто пробуем границы: кто куда может поставить чашку или бросить полотенце. К ночи устраиваемся каждый на своей половине кровати. Свет гаснет почти одновременно, и между нами остаётся узкая полоска пустоты.
Утром просыпаемся рано: я первым иду в ванную, слышу за дверью её шаги. Вода долго шумит в трубах. Стараюсь не задерживаться, чтобы она не ждала. На кухне ищу заварку и вижу две разные кружки. Спрашиваю, какую взять. Отвечает: любую. Но чувствую подвох. Завариваю ей чёрный, себе каркаде. Она молча двигает сахарницу ближе к себе. Завтракаем у окна. За стеклом снег оседает чёрными пятнами, с крыши капает. Смотрю на неё украдкой: у неё усталые глаза и плотно сжатые губы.
После завтрака собираемся. В прихожей сталкиваемся у зеркала: оба ищем ключи. Она выходит первой и ждёт на площадке. Я захлопываю дверь, слышу её дыхание рядом. В лифте молчим, только снизу доносится гул проспекта.
Вечером идём в “Пятёрочку”. По дороге ноги вязнут в подтаявшем снегу. У входа долго отряхиваем сапоги о рваный коврик. Внутри яркий свет режет глаза. Спрашиваю про список. Она коротко: молоко, хлеб, яблоки, печенье. Предлагаю взять ещё гречку и колбасу. Она морщится: “Гречка надоела”. Спорим о мелочах: какое молоко брать, нужно ли масло. Каждый держится за своё чуть дольше, чем надо.
У кассы я первым достаю кошелёк, она делает вид, что ищет карту. Плачу сам неловкость тянется до самых дверей. Выходим на улицу, снежная морось касается щек. Она берёт пакет с хлебом и яблоками, я остальное. Идём молча, но уже не так осторожно. У подъезда она останавливается, смотрит на меня и говорит тихо: «Сегодня было не так плохо». Я киваю. В её глазах не улыбка, но что-то близкое к ней. Поднимаюсь по лестнице следом, чувствуя, как в кармане молчит телефон, а в груди медленно оттаивает что-то давнее.
