Одна останешься вспомнишь меня
Что, трудно лишнюю миску щей налить мне и внуку? Не пойму!
Трудно, Анфиса, ответила Тамара, даже не пуская дочь за порог. Напомни-ка, не ты ли сама выставила меня из своего дома и жизни? Так чего ж теперь требуешь?
Анфиса закатила глаза, будто девочка, которой снова читают нотации. Впрочем, именно ребёнком она и осталась. «Мне все должны» не самое зрелое убеждение.
Мам, ну серьёзно? Я же была беременна! Гормоны, нервы Даже не помню, что говорила!
А я помню. Каждое слово. И что ненавидишь меня, и что сердце у меня каменное, и что внука на тот свет спровадить хочу И это ещё мягко сказано. Раз я такая плохая, зачем пришла?
Боже, мам! Ты же взрослая, могла понять и найти подход. Ты сама рожала знаешь, как настроение скачет.
И снова дочь винила её. Будто Тамара должна была угождать, терпеть и плясать под дудку Анфисы. Но ей надоело.
Поняла я тебя прекрасно, медленно проговорила Тамара, скрестив руки. Но не простила. Могу дать денег. Немного. Но впустить обратно нет.
Речь шла не только о квартире. Тамара знала: Анфиса начнёт давить, требовать и разрушит всё, что она построила без неё.
Немного это сколько?
Тридцать тысяч. Хватит, чтобы оправиться.
Да на месяц и то мало! Ладно я потерплю. Но как ты внука-то бросишь? снова наступала дочь.
Тамара не стала продолжать спор.
Кому надо рады и копейке. Раз тебе мало справляйся сама.
Дверь захлопнулась.
И справлюсь! Но запомни: мужики приходят и уходят, а стакан воды в старости подают дети. У тебя его не будет. Одна останешься вспомнишь меня, бросила Анфиса через дверь.
Шаги затихли. Тамара прислонилась к стене, закусив губу, чтобы не расплакаться. Больно было невыносимо, но пропасть между ними образовалась давно.
…Анфиса всегда была избалована. Бабушки бежали по первому крику, дедушки носили на руках, а отец Он её просто не видел. Не понравилось платье? Ведёт покупать новое. Разбила телефон в истерике? Ничего, купим лучше. Захотела кошку? Конечно, солнышко, выбирай.
Неудивительно, что Анфиса была папиной дочкой. Если мать запрещала бежала к отцу. Тот разрешал всё.
Родители ругались. Виктор любил семью, но в воспитании границ не знал.
Вить, зачем дал ей деньги на концерт? Хоть бы спросил! возмущалась Тамара. Я запретила. Не в деньгах дело. Просила поехать к твоей маме помочь, а она: «Вам надо вы и убирайтесь».
Виктор морщился, но отмахивался:
Да ладно. Вспомни, какими сами были. Пусть побалую, пока могу. Потом улетит и всё.
Эти слова оказались пророческими
Виктора не стало, когда Анфисе было четырнадцать. Тогда всё и рухнуло. Она перестала слушать, перестала замечать. Каждое «нет» теперь воспринимала как войну, а попытки Тамары воспитать её заканчивались криками, сломанной мебелью, ночёвками у чужих родителей. Школу бросила, жила где придётся, а потом беременность. И та же сцена: слёзы, крики, обвинения. «Ты меня гонишь! Ты мне не мать!»
Тамара долго думала, стояла у окна в пустой квартире, которую так и не смогла продать память цеплялась за каждую трещину в полу, за каждую царапину на двери. Потом достала из шкафа старую сумку, вынула пачку денег не тридцать, а все сто двадцать тысяч, что копила на операцию. Пересчитала. Сунула в конверт. Вышла на улицу.
Дома у Анфисы горел свет. Тамара поставила конверт у двери, постучала и быстро пошла прочь. На лестнице остановилась, услышав голос внука он смеялся.
Она постояла немного. Потом шаг за шагом ушла, не оглядываясь.
Одна останешься вспомнишь меня.
Только вспоминать будет нечего.
