Когда Марина очнулась в больнице, первое, что она услышала, был разговор, явно не предназначенный для её ушей.
Сначала её пронзил не боль, а свет. Резкий, белый, как свежевыпавший снег, он резал глаза даже сквозь сомкнутые веки. Она инстинктивно зажмурилась, но образ уже выжег на внутренней стороне век багровые пятна. Затем пришло осознание тела тяжёлого, словно налитого свинцом. Каждая мышца, каждая кость отзывалась глухой, размытой болью. Она попыталась сглотнуть горло было сухим, как пепел. Рука дрогнула, и пальцы наткнулись на холодный пластик капельницы.
Больница. Она в больнице.
Память возвращалась обрывками, будто кто-то рвал старую фотографию. Поздний вечер. Холодный дождь, превращающий огни Москвы в размытые блики. Мокрый асфальт, блестящий, как чешуя. Визг тормозов, от которого кровь стынет в жилах. А потом только тьма.
Она медленно повернула голову. Палата была небольшой три койки, но две другие пустовали, застеленные безупречно белыми простынями. Окно затянуто шторой цвета увядшей ванили, сквозь которую пробивался настойчивый дневной свет. Значит, она здесь уже ночь. А может, и дольше?
Дверь в палату была приоткрыта, и из коридора доносились приглушённые звуки больничной жизни шаги, скрип каталок, чей-то кашель. И голоса. Сначала они были просто шумом, но постепенно Марина начала различать слова. И сердце сжалось от знакомого тембра. Мама. Это был её голос.
Я не знаю, как смотреть ей в глаза, голос матери дрожал, в нём звенели слёзы. Её мир рассыплется, Владик.
Надо было думать раньше, ответил мужской голос. Дядя Вова? Нет, ниже, грубее. Дядя Владимир. Двадцать три года не шутка.
Умоляю, не сейчас, мама говорила с бесконечной усталостью. Мне не хватит сил на эти упрёки.
А когда хватит? дядя Владимир говорил жёстко, почти зло. Двадцать три года вы строили дом на лжи. Двадцать три года она считала вас её родителями.
Марина замерла. Воздух словно перестал поступать в лёгкие. Сердце билось так сильно, что кровь гудела в висках. Что? Что он сказал? «Дом на лжи»? Это бред, кошмар, галлюцинация от лекарств.
Мы и есть её родители! вдруг твёрдо сказала мать. Мы растили её, не спали ночами у её кровати, когда у неё была температура. Мы учили её ходить, читать, радовались её успехам. Мы её мать и отец!
Биологически нет.
Эти два слова повисли в воздухе, наполненном запахом антисептика. Марина почувствовала, как всё вокруг начало медленно плыть. Нет. Этого не может быть.
Ты не имел права
Я имел право знать правду о своей племяннице! голос дяди Владимира сорвался на крик, но тут же стал тише, почти шёпотом. После аварии ей были нужны анализы, переливание. И врачи увидели несоответствие. У тебя и у Сергея первая группа, а у неё четвёртая. Такого не бывает. Они должны были сообщить ближайшему родственнику. И сообщили мне.
Ты разрушаешь нашу жизнь!
Я возвращаю ей правду!
Марина зажмурилась, но слёзы всё равно хлынули. Это неправда. Её родители это они. Мама, от которой пахло пирогами. Отец, чьи руки пахли деревом и краской, учивший её завязывать узлы.
Владик, прошу, мама плакала, и каждое её рыдание отдавалось в Маринином сердце. Мы хотели сказать. Клялись себе. Но время шло, и правда обрастала страхом. Как объяснить ребёнку, что он не твой? Как сказать подростку, который и без того ищет себя? Мы думали скажем после свадьбы. Но свадьбы не случилось. Мы просто не знали, как.
Вы испугались.
Да! мама почти закричала. Да, мы боялись! Каждый день! Боялись, что она отвернётся, что мы потеряем её!
Наступила тишина. Глубокая, как зимний лес.
Откуда она? тихо спросил дядя Владимир.
Из роддома, прошептала мать. У меня не получалось Врачи сказали, детей не будет. А потом медсестра сказала, что есть девочка. От неё отказались. Мы поехали просто посмотреть. И когда я взяла её на руки
Голос матери оборвался.
Она была моей дочерью. Не по крови, но по душе. Мы оформили всё через знакомого врача. Никто бы и не узнал, если бы не авария.
А та настоящая?
Какая она мать?! в голосе матери прорвалась боль. Она отказалась в первый же день! Подписала бумаги и сбежала!
Ей было шестнадцать, Света. Её звали Анна Морозова. Обычная школьница. Родители выгнали. Через два года её не стало. Передоз.
Марина впилась пальцами в простыню. Мёртва. Та, что дала ей жизнь, была мёртва.
Зачем ты это сделал? прошептала мать.
Потому что она имеет право знать.
Тишина.
Пойду, проверю, не проснулась ли она, сказала мать.
Марина закрыла глаза, выровняла дыхание. Дверь скрипнула, в палату вошло тепло. Мама подошла, поправила одеяло.
Маришенька, дочка
Марина открыла глаза. Мать вздрогнула.
Ты не спишь. Как ты?
Я всё слышала, тихо сказала Марина. Весь ваш разговор.
Мама побледнела, схватилась за спинку кровати.
Это правда? голос Марины дрогнул. Что я не ваша?
Мама закрыла лицо руками.
Сколько ей было? спросила Марина. Анне.
Шестнадцать.
Почему вы молчали?
Я боялась! мама упала на колени, схватила её руку. Боялась, что ты уйдёшь! Но ты моя дочь! Моя!
Марина смотрела на неё на её лицо, искажённое болью, и поняла: да, это её мать. Потому что матерью не рождаются ею становятся.
Я не хочу знать о ней больше, сказала Марина. Она дала мне жизнь и ушла. А вы меня выбрали. Это важнее крови.
Мама разрыдалась.
Прости, дочка
Я не злюсь, Марина заплакала. Просто больно. Но вы мои родители. И это не изменится.
Дядя Владимир тихо вышел.
Пойдём домой, прошептала Марина, гладя мать по волосам. К папе. Он один волнуется.
Мама кивнула, и в её глазах появилась искра надежды.
И Марина поняла: семья не в генах. Она в выборе и в любви, которая сильнее правды.
