«Твоё место у моих ног, служанка!» говорила свекровь. После инсульта я наняла ей сиделку женщину, которую она ненавидела всю жизнь.
«Ты опять переставила мою сковородку, Наташа?»
Голос Валентины Сергеевны резал воздух, как лезвие. Он въедался в стены кухни, пропитывал дерево столешницы, даже узор на кафеле, казалось, тускнел от него.
Наташа медленно оторвалась от мойки, вытирая руки об фартук. Сковорода тяжелая, чугунная, реликвия свекрови стояла на самой дальней конфорке, куда та поставила её с утра. На своё, как она считала, единственно верное место.
Я её не трогала, Валентина Сергеевна.
Не трогала, говоришь. А кто тогда? Домовой? свекровь скривила губы в усмешке, её пронзительный взгляд скользнул по кухне. По любимой Наташиной кухне, давно превратившейся в поле боя, где Наташа проигрывала сражение за сражением.
Всё здесь дышало чужим, навязчивым порядком. Банки с крупами стояли не по алфавиту, а по росту будто солдаты на плацу. Полотенца висели не на крючках, а перекинутые через ручку духовки, что доводило Наташу до тихого отчаяния. Мелкий, удушающий хаос, прикрывавшийся показной безупречностью.
Я же просто спросила, Валентина Сергеевна взяла с тарелки огурец и демонстративно громко хрустнула. В своём доме, надеюсь, я имею право спросить.
«В своём доме». Эту фразу Наташа слышала десятки раз на дню. Хотя квартира принадлежала Дмитрию, её мужу. Их с Наташей квартира. Но свекровь вела себя так, будто это её родовое гнездо, а они с сыном лишь временные жильцы.
Наташа промолчала. Спорить с ней всё равно что биться головой о стену. Она вернулась к мытью посуды. Вода тихо журчала, смывая мыльную пену и её непролитые слёзы.
Вечером пришёл Дмитрий. Муж. Сын. Он поцеловал мать в щёку, затем мимоходом, почти формально, коснулся губами Наташиных волос.
Устал как собака. Что на ужин?
Картошка с курицей, ответила Наташа, не отрываясь от плиты.
Опять? тут же вклинилась Валентина Сергеевна со своего «поста» на табуретке. Димочка, сынок, я же говорила тебе нужно настоящее мясо. А она тебя одним сыром кормит, скоро прозрачный станешь.
Дмитрий устало вздохнул и ушёл в комнату. Он никогда не вмешивался. Его позиция была проста и удобна: «Это ваши женские дела, разбирайтесь сами». Он не видел войны. Лишь мелкие бытовые стычки двух женщин, которых якобы одинаково любил.
Позже, когда они остались на кухне вдвоём, Валентина Сергеевна подошла к Наташе вплотную. От неё пахло дорогими духами и чем-то тяжёлым, властным.
Послушай, девчонка, прошипела она так, чтобы Дмитрий не услышал. Ты здесь никто. Просто довесок к моему сыну. Инкубатор для моих будущих внуков, не больше.
Она взяла салфетку и брезгливо вытерла несуществующее пятно.
Запомни раз и навсегда: твоё место у моих ног. Ты прислуга, и ничего больше.
В этот момент её лицо странно перекосилось. Правый уголок рта пополз вниз, рука с салфеткой бессильно упала. Валентина Сергеевна пошатнулась и медленно сползла на пол.
В больничном коридоре пахло стерильностью и чужим горем. Дмитрий сидел, схватившись за голову.
Инсульт Врач сказал, теперь нужен постоянный уход. Правая сторона парализована.
Он поднял на Наташу покрасневшие глаза. В них не было боли лишь раздражение и холодный расчёт.
Наташ, я не смогу. Работа, ты же знаешь. Это теперь полностью на тебе. Ты же жена это твой долг.
Он говорил это так, будто передавал ей эстафету в забеге, с которого сам только что сошёл.
Он будет приходить. Навещать. Контролировать. А вся чёрная, ежедневная работа ляжет на неё.
Наташа смотрела на него и впервые за много лет не чувствовала ничего. Ни жалости, ни обиды. Лишь пустоту. Выжженное поле.
Она кивнула.
Вернувшись домой, в опустошённую, но теперь пустую кухню, Наташа подошла к окну. Во дворе, на детской площадке, гуляла со своей маленькой дочкой Алисой Лариса соседка с пятого этажа.
Молодая, громкая, которую Валентина Сергеевна ненавидела лютой, неприкрытой ненавистью за звонкий смех, слишком короткие юбки и «нахальный взгляд».
Наташа смотрела на неё долго, не отводя глаз. А потом в её голове созрел план. Холодный, чёткий и жестокий. Она достала телефон и нашла в контактах её номер.
Лариса? Добрый день. Мне нужна сиделка для свекрови.
Валентину Сергеевну привезли через неделю. Она сидела в инвалидном кресле, укутанная в плед. Правая часть тела её не слушалась, речь превратилась в нечленораздельное бормотание, но глаза
Глаза остались прежними. Властными, колючими, полными неизрасходованной злобы.
Когда в комнату вошла Лариса, в тех глазах вспыхнуло такое пламя, что, казалось, вот-вот загорятся шторы. Она узнала её.
Добрый день, Валентина Сергеевна, Лариса улыбнулась своей самой обезоруживающей улыбкой. Я Лариса, теперь буду ухаживать за вами.
Свекровь издала горловой, клокочущий звук. Её левая, здоровая рука сжалась в кулак.
Наташа, выйди, пожалуйста, мягко попросила Лариса. Нам с нашей подопечной нужно познакомиться.
Наташа молча вышла и прикрыла дверь. Она не подслушивала. Ей было достаточно представлять, что сейчас происходит в той комнате.
Лариса была идеальным орудием. У неё был редкий дар полный иммунитет к чужой ненависти.
Первым делом она распахнула окно:
Ой, какой свежий воздух! Давайте немного проветрим вашу темницу.
Потом включила радио. Весёлая поп-музыка, которую свекровь презрительно называла «дребезжанием». Валентина Сергеевна бубнила и яростно ворочала глазами. Лариса, вернувшись к ней с тарелкой протёртого супа, понимающе кивнула:
Нравится? Я тоже люблю эту песню. Под неё так хорошо дела справлять!
Она кормила её с ложки, не обращая внимания на попытки свекрови оттолкнуть еду. Суп стекал по подбородку, пачкая дорогую ночную сорочку.
Ну что вы, как маленький ребёнок, беззлобно ворчала Лариса. Не хотите по-хорошему будет по-плохому. А испачкаетесь я вас переодену. Мне не трудно.
Дмитрий приходил вечером. Валентина Сергеевна к его приходу преображалась. В её глазах плескалась вселенская скорбь. Она тянула к нему здоровую руку, бормотала, показывала на Ларису.
Мам, не волнуйся, Дмитрий гладил её по руке, избегая смотреть на сиделку. Лариса хорошая девушка. Она о тебе позаботится.
Он приносил апельсины, сидел полчаса и уходил, с явным облегчением вздыхая на лестничной площадке.
Наташа наблюдала за всем со стороны. Она почти не заходила в комнату свекрови. Она просто давала Ларисе деньги и короткие инструкции:
Сегодня можно поменять местами её фотографии на комоде. И поставьте вазу с цветами. Она не выносит запаха лилий.
Лариса с энтузиазмом выполняла поручения. Она переставляла мебель, читала вслух женские романы. Однажды Лариса пришла со своей дочкой Алёной. Девочка, смеясь, бегала по комнате, трогала фарфоровых слоников священной коллекции свекрови.
Валентина Сергеевна заходилась в беззвучном крике. Слёзы бессилия катились по её щекам. Она смотрела на Наташу, заглянувшую в комнату, и в её взгляде была мольба. Впервые в жизни она о чём-то умоляла невестку.
Наташа холодно и спокойно посмотрела на неё:
Лариса, проследите, чтобы Алёна ничего не разбила, сказала она и вышла. Месть была блюдом, которое она подавала чужими руками.
Развязка наступила неожиданно. В один из дней, когда Лариса решила «навести порядок» в шкафу, с верхней полки упала тяжёлая деревянная шкатулка.
Раскрывшись, она высыпала на пол пожелтевшие письма, фотографии и толстую тетрадь.
Наташ, иди сюда, позвала Лариса. Кажется, мы нашли клад.
Валентина Сергеевна, увидев тетрадь, издала протяжный, скорбный стон. Наташа подняла её. Это был дневник.
Вечером, когда Лариса ушла, Наташа села на кухне и открыла первую страницу.
То, что она прочитала, перевернуло всё. Дневник был написан не властной Валентиной, а молодой, влюблённой Валей.
Она писала о своём первом муже, лётчике-испытателе Сергее, которого боготворила до безумия. О его гибели. О том, как осталась одна на седьмом месяце беременности.
Она родила сына, назвала его Сергеем. А через два года, во время эпидемии гриппа, мальчик умер. «Небо забрало мужа, а земля сына», было выведено дрожащим почерком.
Потом были годы нищеты. Второй муж, отец Дмитрия, тихий и безвольный, за которого она вышла от безысходности. Рождение Дмитрия её последняя надежда.
И панический, животный страх, что он вырастет таким же слабым, как его отец. Она пыталась закалить его характер своей жестокостью.
«Я хотела воспитать воина, а получился Дмитрий», было написано на одной из страниц.
Она писала о своей чёрной зависти к другим, у кого жизнь складывалась легко. К тем, кто мог смеяться так громко, как та девушка с пятого этажа. Она ненавидела не их, а свою собственную искалеченную судьбу. Наташа читала всю ночь.
Утром она пришла к Ларисе. Она молча протянула ей дневник.
Прочти.
Лариса читала, сидя на скамейке во дворе. Когда она вернулась, её лицо было серьёзным.
Ужас, выдохнула она. Бедная женщина. Но, Наташ, это её не оправдывает.
Не оправдывает, согласилась Наташа. Но я больше не могу. Месть стала бессмысленной. Это всё равно что бить сломанную вещь.
С этого дня всё изменилось. Лариса больше не включала радио. Вместо этого она ставила старые пластинки с песнями, упоминавшимися в дневнике. Она нашла на полке томик стихов Есенина. Сначала Валентина Сергеевна не верила, но однажды, когда Лариса читала ей вслух, по её щеке медленно скатилась слеза.
Наташа тоже стала заходить в комнату. Она приносила свекрови зелёный чай, садилась в кресло и спокойно рассказывала о своём дне.
Когда пришёл Дмитрий, он не узнал квартиру.
А почему музыка не играет? Маме же нужен позитив!
Ей нужен покой, Дима, тихо ответила Наташа. И ей нужен сын. Не гость на полчаса, а настоящий сын.
Она протянула ему дневник.
Прочитай. Может, наконец узнаешь, кто твоя мать на самом деле.
Того вечера Дмитрий ушёл с дневником и не вернулся. Наташа не звонила. Она просто жила дальше.
Он появился через два дня постаревший, с тёмными кругами под глазами. Долго стоял в коридоре, прежде чем зайти в комнату к матери. Наташа услышала его тихий голос:
Его звали Сергей, да? И моего брата тоже Сергей?
Валентина Сергеевна вздрогнула. В её глазах мелькнул ужас.
Я ничего не знал, мама. Ничего. Я думал, ты всегда была такой сильной он горько усмехнулся. Ты всю жизнь боялась, что я вырасту слабым. И я им стал. Прятался за твоей спиной. За спиной Наташи. Я просто плыл по течению. Прости меня, мама.
В тот момент Валентина Сергеевна сжала его руку слабо, но осознанно.
Когда Дмитрий вышел, Наташа, как всегда, была на кухне. Он подошёл и встал рядом.
Я записал маму на реабилитацию. Буду возить её сам. И Ларисе платить буду сам. Это моя ответственность. Всегда была, он замолчал на мгновение. Наташ я не знаю, как всё исправить. Но я хочу попробовать. Если ты позволишь.
Она остановилась и посмотрела на него. В его глазах была настоящая боль.
Мой руки, сказала она спокойно. И достань другую доску. Будешь резать огурцы.
Дмитрий на миг замер, а потом на его лице появилась тень улыбки.
**Эпилог**
Прошло два года.
Осенний вечер окутывал кухню мягким золотистым светом. В воздухе пахло печёными яблоками и корицей. Наташа достала из духовки форму.
На кухню вошёл Дмитрий, поддерживая под руку мать. Валентина Сергеевна шла медленно, опираясь на трость, но шла сама. Её речь ещё была немного замедленной, но уже чёткой.
Осторожно, мама, порог, мягко предупредил Дмитрий.
Они сели за стол.
Пахнет чудесно, сказала Валентина Сергеевна, глядя на яблоки. С её уст это звучало как настоящий комплимент.
Наташа поставила перед ней тарелку с яблоками.
Угощайтесь.
Она не простила. Не забыла ни одного слова, ни одного унижения. Она просто поняла. Осознала, что за каждым монстром может стоять искалеченный человек. Это понимание не принесло любви, но дало покой.
Её отношения с Дмитрием тоже не стали сказкой. Они заново учились говорить. Иногда ссорились. Но теперь Дмитрий не убегал оставался, слушал, пытался понять. Он учился быть не только сыном, но и мужем. И будущим отцом их ребёнка, о котором Наташа узнала лишь неделю назад.
Она ещё не сказала ему. Она ждала подходящего момента не для сюрприза, а чтобы произнести это спокойно, как что-то естественное, часть их новой жизни, которую они отстраивали с нуля.
Наташа взяла со стола одно печёное яблоко. Оно было тёплым и мягким. Она не выиграла войну.
Она просто пережила её и вышла с другой стороны. Не сломанная, не озлобленная. Просто целая. И этого было более чем достаточно.
Сегодня вечером, глядя, как свекровь осторожно откусывает яблоко, а муж наливает чай, она впервые за долгие годы почувствовала: пусть не счастье, но тишина уже победа.
