**Дневник. 12 мая.**
Сегодня разбирал кладовку, выкидывал хлам и старьё. Во дворе вырос целый холм ненужного. Среди всего заметил тоненькую, запылённую книжонку видно, детскую. Раскрыл, пробежал глазами. Наткнулся на строки: «Что, человек, родился только землю ковырять, да и сдохнуть, не успев себе могилу вырыть?»
Прочёл и будто пелена с глаз упала. Да ведь это же про меня! Что видел я за свою жизнь? С молодых лет работа, работа, работа. Дома то огород, то забор чинить, то ворота красить. А весной пахать, сажать, полоть. С женой ещё один участок прихватили и всю молодость туда вбухали.
Хозяйство нас, как цепями, сковало. К старости у обоих горбы от непосильной ноши выросли.
Ничего не видели. Ничего! Никуда не съездили. Оба поглупели от бесконечного труда, руки в земле, взгляд в землю.
А жена? Моет, варит, парит, варенья-соленья, закатки Вечная погоня за куском хлеба.
Правду Горький писал человек рабом рождается. Всю жизнь о хлебе насущном дрожит.
Ни книг не читали, ни культуры не видели, двух слов связать не умеем.
Сердце сжалось. Вся жизнь коту под хвост. Где-то театры, где-то пальмы растут, умные люди об умном говорят, а мы с Марфушей так и остались деревенщиной.
И дети по той же дорожке пошли. Их та же участь ждёт.
Что я видел-то? Никогда в хорошем не ходил. Дальше Сочи не бывал. В Москве и то не был. На самолёте разок пролетел, на поезде пару раз.
Вся жизнь двор, огород, коровы да куры. Работа до отпуска. В отпуске работа дома. Вечно хлопочущая жена.
А помрёшь «не успев даже могилу себе вырыть». Точно сказано!
Книжонку отряхнул, отнёс в сени, положил на тумбочку. Выбросить рука не поднялась. Пусть другие прочтут, задумаются о своём рабстве.
День кончился. Сидели с женой в сумерках, свет не зажигали. Рассказал ей про свои мысли про рабство, про землю, про зря прожитые годы. Что скоро помирать, а мы, кроме грядок, ничего и не видели. И зачем старались? Жизнь-то одна даётся, а мы её проморгали.
Марфуша молча встала, принесла воды, полила цветы. Потом достала чистое бельё, постелила. А потом села рядом, взяла мою руку сухую, дрожащую и тихо сказала: «Живём. И хватит». И в этом «живём» было больше всего и прощание, и прощение, и последняя надежда. Я больше ничего не сказал. Только сжал её пальцы и почувствовал, как за окном медленно гаснет свет.
