Скажите дочке, что меня уже нет, произнесла женщина, отправившаяся в дом престарелых, чтобы никого не тревожить.
В приёмной царило гнетущее молчание; лишь часы на стене мерно отсчитывали секунды, напоминая, что время идёт, несмотря ни на что. Анна аккуратно вынула из сумочки паспорт и медицинскую карту, собрала их в одну стопку и протянула сотруднице у стойки. Та быстро взглянула на бумаги, потом на Анну. В её глазах мелькнула лёгкая тревога, но она молчала, приняла документы и записала чтото в журнал.
У вас есть родственники? спросила она тихо, опустив взгляд.
Анна вздохнула, уставившийся от многократных вопросов, и ответила, как будто слышала их уже тысячу раз.
У меня была дочь. Но лучше ей сказать, что я умерла. Так будет проще для всех и удобнее.
Сотрудница подняла глаза, удивлённо моргнула. Хочется было возразить, но, увидев лицо Анны, она промолчала. В её взгляде не было боли или ярости, лишь глубина усталости усталости, которой нельзя возразить, лечить, а лишь пережить.
Жизнь Анны была совсем иной. Запахи выпечки, потёртые подгузники, детский смех и бесконечные хлопоты заполняли её дни. Муж погиб в автокатастрофе, когда их дочке Клэр исполнилось лишь четыре года. С того момента она одна: вдова, мать, домохозяйка, опора. Никакой помощи, никакой поддержки, но с непоколебимой верой, что справится ради Клэр.
И ей удалось. Она работала в школе, вечером проверяла тетради, стирала и гладила ночью, по выходным пекла пироги и читала сказки. Клэр выросла умной, нежной и любимой. Анна никогда не жаловалась. Иногда, когда дома становилось тихо, она уединялась на кухне и позволяла себе несколько слёз не от слабости, а от одиночества.
Позже Клэр вышла замуж, завела сына и переехала в Лион. Сначала звонила каждый вечер, потом раз в неделю, потом раз в месяц, а затем тишина. Не было ссор, не было обид, лишь: «Мама, ты понимаешь, у нас ипотека, работа, школа для малыша просто нет времени. Прости. Мы тебя любим, но сейчас всё сложно».
Анна кивала. Она всегда понимала.
Когда подниматься по лестнице стало тяжело, она приобрела трость. Когда ночи стали бессонными, обратилась к врачу за снотворным. Когда наступила полная тишина, купила радио. Когда одиночество поселилось, приняла его. Клэр иногда присылала деньги небольшие суммы, достаточные лишь на лекарства.
Саму Анну к дому престарелых привела её собственная инициатива: она позвонила, уточнила условия, собрала вещи, аккуратно сложила любимый свитер, тёплый шарф и фотоальбом. Закрыв дверь, не оглядываясь, она оставила в почтовом ящике дочери письмо без упрёков и обвинений.
Клэр, если ты когданибудь придёшь и меня уже не будет, знай, что я не ушла далеко от тебя. Я ушла к себе.
Не хочу быть обузой. Не хочу заставлять тебя выбирать между совестью и комфортом.
Пусть будет проще и для тебя, и для меня.
Я тебя люблю. Мама.
В пансионате Анна не жаловалась. Читала, ухаживала за растениями, иногда печь печенье, когда ей разрешали зайти на кухню. Не стенала, не требовала ничего, а каждую ночь, когда выключались светильники в коридоре, она открывала коробку, доставала фотографию Клэр в детском пальто красного цвета с маленькими белыми заколками.
Она лёгкой рукой проводила пальцем по снимку, закрывала глаза и шёпотом говорила:
Спокойной ночи, мой птенчик. Пусть всё будет хорошо
Затем засыпала, надеясь, что гдето, в другом городе, в иной жизни, ктото всё ещё помнит её.
Три года прошли. Однажды Клэр пришла без предупреждения, сжимая в руке письмо, которое никогда не открывала тогда у неё не было сил его прочитать. Уставшая, растерянная, с глазами, полными раскаяния, она вошла в здание и спросила: «Анна Дюпон она ещё здесь?»
Молодая медсестра кивнула и повела её в сад. Под яблоней, в качающемся кресле, спала женщина с седыми волосами, держа в руках фотографию. Лёгкий ветер играл её тонкими прядями, а лицо было безмятежно.
Клэр не смогла удержаться. Она упала на колени и заплакала:
Мама прости Я всё понимаю. Но я так тебя люблю.
Анна не проснулась, но в её сне заиграла улыбка. Возможно, ей снилась маленькая девочка в красном пальто, бросающаяся к ней в осеннем парке, восклицая: «Мама!»
Ведь даже если никто больше не слышит, сердце матери всегда слышит.
