В двадцать два года стажёрка «Северных Коммуникаций» могла пробираться по коридорам, не привлекая ни единого взгляда. Она сортировала папки по цветам, чинила зажеванные принтеры и доедала йогурт за рабочим столом в наушниках достаточно тихо, чтобы услышать своё имя, и достаточно громко, чтобы заглушить тщетные надежды. За окнами сверкала Москва, но внутри все казались слишком занятыми, слишком важными, слишком шумными.
Никто не знал, что она свободно владеет русским жестовым языком. Она выучила его ради Даньки, своего восьмилетнего брата засыпала над азбукой с ноющими от усталости пальцами. В мире, где успех гремит на совещаниях, немой язык был отдельной вселенной. Незаменимой дома. Невидимой на работе.
Пока одно утро не раскололо этот мир надвое.
Фойе гудело курьеры, каблуки, кофейное дыхание, аромат спешки. Катя разбирала презентационные материалы, когда к стойке подошёл пожилой мужчина в тёмно-синем костюме. Он улыбнулся, попытался заговорить и вдруг поднял руки и начал жестикулировать.
Света на ресепшене растерялась. «Простите, я Может, напишете?»
Его плечи опустились. Он снова заговорил на жестах терпеливо, уверенно, но его оттеснили проходящие мимо топ-менеджеры с вежливыми «извините», звучавшими как захлопывающиеся двери.
Катя почувствовала знакомый укол тот же, что испытывала, когда люди смотрели сквозь Даньку: горечь от того, что человек есть, но его будто бы и нет.
Руководительница велела ей не отходить от стола.
Она всё равно отошла.
Перехватив взгляд мужчины, она подняла руки и жестами сказала: «Здравствуйте. Помочь?»
Его лицо преобразилось. В глазах вспыхнуло облегчение, челюсть разжалась. Его ответ был плавным, родным как дома.
«Спасибо. Я пытался. Я пришёл к сыну. Без записи».
«Как его зовут?» спросила она, уже готовясь броситься на помощь.
Он колебался, в его жестах читались гордость и тревога. «Михаил. Михаил Соколов».
Катя замерла. Гендиректор. Угловой кабинет. Человек-легенда с расписанием, расписанным на годы вперёд.
Она сглотнула. «Присаживайтесь. Я позвоню».
Лиза, личный ассистент гендира, выслушала её с холодным спокойствием.
«Его отец?» переспросила она.
«Да, ответила Катя. Он на жестах. Ждёт внизу».
«Уточню, сказала Лиза. Пусть подождёт в фойе».
Двадцать минут растянулись в тридцать. Мужчина Роман, как он представился рассказывал Кате об архитектуре, о том, как чертил небоскрёбы от руки до эпохи софта. О жене, которая учит глухих детей. О мальчике, который обогнал все ожидания.
«Он построил это?» спросил он жестами, кивнув на стальные лифты.
«Он, ответила Катя. Его здесь уважают».
Роман улыбнулся в этой улыбке была гордость и тень грусти. «Жаль, что он не знает: я горжусь им, даже если он ничего не доказывает». Лиза вернулась с лёгким кивком. «Можете пройти. Только ненадолго».
Катя проводила Романа к лифтам. Когда двери закрылись, он вдруг повернулся к ней и медленно, чётко сложил пальцы в знак «спасибо, дочь».
Она не успела ответить.
На шестнадцатом этаже дверь кабинета открылась. Михаил стоял в проёме высокий, напряжённый, с документом в руке. Увидев отца, замер.
И впервые за всё время Катя увидела, как рушится маска.
Они говорили на жестах тихо, прерывисто, глаза блестели. Михаил опустил бумагу. Потом шаг вперёд. Объятие.
Катя отступила. Вернулась вниз.
Фойе звенело, как прежде. Но теперь в нём было что-то новое тёплое, почти неуловимое.
Она села за стол, выключила наушники. И впервые за полгода не стала включать музыку.
