Сорок лет под крылом матери — и один побег, о котором я теперь жалею
Меня зовут Светлана. Мне уже сорок. Возраст, когда у женщины, казалось бы, всё должно быть устроено: дом, работа, семья. Но моя жизнь сложилась иначе. Все эти годы я прожила в трёшке на окраине Нижнего Новгорода, в тесной связи с матерью, Анной Сергеевной. Мы были как две половинки одного целого: вместе пили утренний кофе, смотрели вечерние передачи, сплетничали о соседях, и даже вздыхали в такт.
Она часто говорила мне с какой-то странной грустью:
— Светочка, если не сложилось с мужчинами — ничего страшного. Будем жить вдвоём, старость коротать вместе. Я с тобой хоть до ста лет — так даже веселее. Пойдём в сквер, две бабушки в платочках, на лавочке посидим — люди улыбаться будут.
Казалось бы, безобидные слова. Но это была не забота, а клетка, в которую меня посадили ещё в юности, когда моего первого ухажёра мама встретила так, что он сбежал, даже не попрощавшись. С тех пор никто не задерживался надолго.
Я перестала пытаться. Смирилась с ролью вечной дочери. Вечером — чай с вареньем, днём — работа в школьной бухгалтерии. Никаких страстей, никаких потрясений, только рутина и усталость. Пока не встретила Его.
Дмитрий Иванович. Суровый, немногословный участковый. Мы познакомились на родительском собрании — его племянник учился в нашей школе. Он смотрел на меня не как на забитую женщину под сорок, а как на женщину. Я чувствовала это во всём: в том, как он придерживал дверь, как поправлял мой шарф, как молча слушал мои глупые истории. Сначала боялась, потом влюбилась — без памяти, как девочка.
— Света, — сказал он как-то вечером, — давай поженимся. Жить вместе — это счастье, даже если трудно. Ты мне нужна. Хочу, чтобы у нас был свой дом. И дочка — с твоими веснушками.
Я не верила. Казалось, такое бывает только в кино. Но согласилась. В ту весну, когда даже дождь пах надеждой, я рассказала маме.
— Мама, — осторожно сказала я, наливая ей чай, — я выхожу замуж. Дмитрий зовёт меня к себе. Но ты не переживай — мы будем часто навещать, ты не останешься одна.
Мама поставила чашку, расплёскав чай на скатерть. Лицо стало белым, глаза расширились.
— Светка… ты в своём уме? Зачем тебе это? Замужество — это каторга! Мужчины все одинаковые — поиграют и бросят. Ты что, мать на старости лет предаёшь?
Она упала в кресло, схватившись за сердце. Я бросилась за таблетками, вызвала скорую. Всю ночь просидела у её кровати, глядя, как она спит. Но это был только первый акт спектакля под названием «Груз вины».
Каждый день — новые уколы: «Я тебя растила, а ты меня бросаешь!», «Легко меня променяла на какого-то мужика!», «Он тебя бросит, а я умру в одиночестве…».
Дмитрий терпел месяц. Потом сказал:
— Светлана, или мы живём вместе как семья, или я ухожу. Я люблю тебя, но так больше нельзя.
Я ушла. Ночью. В тапочках и с пакетом в руках. Потому что мама спрятала мою одежду. Потому что задыхалась. Потому что хотела жить.
Дмитрий приютил, обнял, накормил борщом. Мы начали жить вместе. Не идеально. Он грубоват, молчалив, часто задерживается на работе. Иногда приходит с пивом. Ворчит, если суховата котлета. Иногда я плачу — в подушку, чтобы не услышал.
А мама… Она больше не звонит. Только через соседей передаёт: «У меня сердце болит, а дочь — предательница. Обрекла меня на одинокую смерть».
Иногда мне снится, как она сидит у телевизора и ждёт. Иногда слышу её голос в голове. Мне больно. Я скучаю. Я виню себя. Я хочу к ней.
Дмитрий не против. Он понимающий. Даже предложил: «Хочешь — пусть переезжает. Места хватит».
А я всё думаю, как подойти. С Нового года начну. Куплю её любимые конфеты, испеку ватрушки, приду — и попрошу прощения.
Потому что нет ничего страшнее, чем обрести свободу и потерять покой. И если мой побег был ошибкой — я готова её исправить. Потому что я всё ещё люблю её. Мою маму.
