Дневник, 12 октября 2025г.
Сегодня я проснулась с тем же ощущением, которое, как ни странно, давно перестало меня удивлять время уже почти подбирает меня к концу, и я слышу, как в голове шепчет старый голос: «Рожать надо как можно скорее». С этими словами я медленно спустила ноги с кровати, будто бы пытаясь удержать прежний ритм жизни.
Мне уже 87лет, и, признаюсь, я давно не помню, каково это ощущать полное физическое здоровье. Однако внучок Владимир Ильич и правнучка пятилетняя Алёна настойчиво напоминают мне о моих обязанностях, иногда слегка подкрепляя это тростью, когда я отстаю: «Если останешься в синем чулке, будешь вспоминать молодость, а будет уже слишком поздно». Их слова звучат как далёкий звон колоколов, заставляющий меня задуматься.
Сегодня я решила перестать подниматься с постели, чтобы не шуметь, не шорить назло всем, кого я люблю. Я даже прокричала им сквозь сон: «Что я, ваши аспиды, разбудила, чтобы вы спали до обеда?». А в полседьмого утра на кухне зазвенели кастрюли, словно бой барабанов, и семья насторожилась.
Алёна, прислушавшись к моим словам, спросила: «Бабушка, а ты почему перестала на нас ругаться?». Я лишь вздохнула, чувствуя, как поднимается лёгкое предчувствие конца: «Скоро придёт мой час, девочка, скоро». Это было не столько печаль, сколько тихая уверенность, будто бы я всё ещё надеюсь на что-то большее, чем простые варёные щи, которые уже совсем не знают, как их готовить.
Алёна подбежала к родному уголку кухни, шепотом произнеся: «У бабушки умер сурок!». Я, как глава семейства и одновременно старший сын своего собственного сердца, лишь поднял брови и спросил: «Какой сурок?». В её ответе я услышал только лёгкое пожимание плечами: «Наверное, старый». Ведь кто бы мог знать, какой именно сурок, если я ему никогда не показывала.
На следующее утро к нам пришёл выдержанный врач, который, осмотрев меня, сказал: «У бабушки какието недомогания». Я, как всегда, отрезвилась от его слов, хлопнув руки по бедрам и возразив: «Да как же иначе, а то бы мы вас не позвали!». Врач задумчиво посмотрел на меня, а потом на мужа Владимира Ильича и произнёс: «Возрастные изменения, но серьёзных отклонений не вижу. Какие симптомы?». Жена Владимира, почти в слезах, отвечала: «Она перестала указывать, как варить обед и ужин! Всю жизнь тыкала носом, говорила, что мои руки не оттуда растут, а теперь и на кухню не заходит». Мы с врачом пришли к единому мнению: это тревожный сигнал.
Усталость от переживаний заставила всех лечь спать, будто бы в упадок погрузились. Ночью меня разбудило шорканье тапок, но не то настойчивое, что требовало встать и готовить завтрак. Я шепотом спросила в коридоре: «Мам?». Ответ пришёл без церемоний: «Ну». Я спросила, в чём дело, а она, пока я ещё дышала, произнесла: «Думаю, пока вы спите, я схожу на свидание с Мишкой Яковловым». Затем добавила: «А в туалет я, куда ещё?». Я включила свет на кухне, закипятила чайник и сел, обхватив голову руками, чувствуя голод в груди.
Алёна, стоя в коридоре, спросила: «Ты голодна?». Я ответила, что жду её, и спросила: «Что это было, мам?». Баба Мария прошла к столу, вздохнула и начала рассказывать: «Пять дней я сидела в комнате, а потом голубь в окно бросился бац!». Я подумала, что это примета к смерти, но всё равно лёгла, ждала дня, второго, третьего, а сегодня проснулась посреди ночи и размышляла: «Неужели эта примета укажет меня к лешему, чтобы я прожигала жизнь под простынями?». Я попросила налить чай погорячее и покрепче, ведь три дня с сыном мы почти не разговаривали, и надо наверстать упущенное.
Владимир Ильич лёг спать в половине пятого утра, а я осталась на кухне, готовя завтрак. Здесь я сама должна всё сделать, иначе эти «белоручки» не смогут накормить детей. Мне кажется, что пока я держу эту кухню, я всё ещё держу нить своей жизни.
Записала, чтобы не забыть.
Мария Петровна.
