Ты меня позоришь, сказал Вадим, и запретил мне ходить на его корпоратива.
Снова эта кляча! Алёна, я же просил выбросить всё это барахло с балкона! Мы не живём на помойке!
Голос Вадима эхом отразился в пустой прихожей, пронизывая уши. Алёна вздрогнула, и старинная плетёная корзина упала из рук, расплескав сухие лавандовые веточки. Она только что вернулась с дачи, уставшая, но счастливой: в том крохотном домике, оставшемся от родителей, она ощущала себя понастоящему живой.
Вадим, это не хлам, прошептала она, подбирая ароматные веточки. Это воспоминания. Я хотела положить их в шкаф, чтобы пахло приятно.
В шкафах у нас аромат кондиционера за три тысячи рублей, пренебрежительно усмехнулся он, бросив дорогой шелковый галстук на спинку дивана. Хватит вносить деревенскую ромашку. Завтра позови грузчиков, пусть вывезут весь хлам с балкона и сожгут.
Алёна сжала в руке пучок лаванды запах детства, маминого тепла. Для него лишь мусор. Она молча прошла к кухне, включила чайник. Спорить было бессмысленно; последние годы любой разговор заканчивался одинаково. Вадим, добившийся головокружительного успеха в строительстве, скрывал всё, что напоминало о простом прошлом. Он построил крепость из дорогих вещей, статусных знакомых и блестящего лоска, где нет места старым плетёным корзинам и запаху сухих трав.
Она привыкла к тому, что её мнение не учитывают при выборе мебели, её подругучительниц и врачей больше не приглашают, будто они «не вписываются в формат». Она смирилась с ролью красивой, но молчаливой спутницы успешного мужа. Иногда, как сейчас, внутри поднималась волна глухого протеста.
За ужином Вадим был в приподнятом настроении, рассказывая о предстоящем юбилее их холдинга.
Мы сняли банкетный зал в Конгрессцентре «Москва». Прибудут инвесторы, партнёры, даже мэр заглянет. Музыка, программа, звёзды Главное светское событие года!
Алёна кивала, представляя, как достанет тёмносинее платье, выбранное им в Милане, подберёт туфли, сделает укладку у стилиста. Ей нравились эти вечера, когда она чувствовала себя частью его блестящего мира.
Синее платье будет уместно? спросила она, улыбаясь.
Вадим отложил вилку и посмотрел холодным, оценивающим взглядом, словно на её лавандовую корзину.
Алён, начал он медленно, подбирая слова, я хотел обсудить с тобой одно дело. Ты не пойдёшь.
Алёна замерла, вилка застряла над ртом.
Как не пойду? переспросила она, уверенная, что слышит неправильно. Почему?
Потому что это важное мероприятие, отрезал он. Там будут серьёзные люди, и я не могу рисковать репутацией.
Туман в её голове рассеялся, уступая место леденящему ужасу.
Я не понимаю, при чём моя репутация?
Вадим тяжело вздохнул, как будто объяснял ребёнку.
Ты хорошая хозяйка, но ты не умеешь вести себя в этом обществе. Ты слишком простая, говоришь не тем тоном. Ты не отличаешь Пикассо от Матисса, а Шабли от Совиньон. В прошлый раз ты полчаса обсуждала с женой нашего главного инвестора рецепт яблочного пирога. Яблочного! Она потом смотрела на меня с жалостью
Каждое его слово болтало, как кнут. Алёна сидела, не в силах шевелиться, чувствуя, как её лицо заливает краска.
Ты меня позоришь, наконец произнёс он, окончательно. Я люблю тебя, но не могу позволить, чтобы ты выглядела белой вороной среди жён моих партнёров. Они выпускницы МГИМО, владелицы галерей, светские львицы. А ты ты просто не из этого мира. Прости.
Он встал и вышел, оставив её одну с недоеденным ужином и разбитой жизнью. В ушах звенело: «Ты меня позоришь». Эта фраза пульсировала в висках, сжигая всё внутри. Пятнадцать лет брака, сын, дом всё перечёркнуто безжалостным вердиктом.
Ночью она не спала. Лежа рядом со спящим Вадимом, вспоминала их первую встречу: он молодой амбициозный инженер, она студентка Педагогического института, жили в общежитии, ели картошку с тушёнкой, мечтали о большом бизнесе и дружной семье. Его мечта сбылась, а её?
Утром она посмотрела в зеркало. Перед ней стояла женщина сорокадвух лет: усталые глаза, морщинки у губ, ухоженная, но безликая. Она растворилась в муже, перестала читать книги, потому что он называл их «скучной беллетристикой». Она бросила рисовать, сказав «на это нет времени». Стала тенью, удобным фоном для его успеха.
Последующие дни прошли в тумане. Вадим, чувствуя вину, дарил ей дорогие букеты и серьги, но она принимала всё молча, делая вид, что прощает. Внутри же чтото окончательно сломалось.
В день корпоратива Вадим суетился, выбирал запонки, менял рубашки. Алёна помогала ему завязывать бабочку, руки двигались машинально.
Как я выгляжу? спросил он, глядя в зеркало в безупречном смокинге.
Великолепно, ровным голосом ответила она.
Он поймал её взгляд, в глазах мелькнуло сожаление.
Не обижайся, ладно? Я же для нас стараюсь. Это бизнес.
Она кивнула. Когда дверь за ним закрылась, она подошла к окну и наблюдала, как его чёрный автомобиль уезжает. Не боль, а пустота, странное облегчение будто её отпустили из клетки, которую она сама построила.
Она налила себе бокал вина, включила старый фильм, но мысли возвращались к словам «провинциалка», «белая ворона», «позоришь».
На следующий день, разбирая старые вещи на антресолях, она нашла свой студенческий этюдник. Запах масляных красок ударил в нос. На дне лежали кисти и потемневшие тюбики. Открыв пейзаж, написанный в Суздале, она расплакалась, оплакивая себя девушку, мечтавшую стать художником, а не лишь «домашнюю хозяйку».
Вытерев слёзы, она приняла твёрдое решение. Через несколько дней нашла объявление о наборе в небольшую частную студию живописи, расположенную в полуподвальном помещении старого дома на другом конце города. Руководила ею пожилая художница, член Союза художников, известная своей приверженностью классической школе.
Алёна ничего не сказала Вадиму. Три раза в неделю, пока он был на работе, она садилась в метро и ехала на занятия. Учительницу звали Анна Львовна невысокая сухонькая женщина с пронзительными голубыми глазами и руками, навечно запачканными краской.
Забудьте всё, что вы знали, говорила она в первый день. Мы будем учиться видеть, а не просто смотреть. Свет, тень, форма, цвет.
Сначала кисть ощущалась чужой, краски казались грязными, но Алёна продолжала возвращаться в наполненный скипидаром подвал. Вадим тем временем погрузился в новый крупный проект, приходил домой поздно, засыпал перед телевизором, не замечая её перемен.
Однажды Анна Львовна подошла к её мольберту, где стоял почти готовый натюрморт несколько яблок на грубой льняной ткани.
Знаете, Алёна, у вас есть чувство, которое нельзя научить, сказала она. В этих яблоках вся тяжесть и сладость уходящего лета.
Эта похвала задела её в самую глубину. Впервые за годы ктото оценил её душу, а не её роль в доме.
Она стала приходить раньше всех, уходить последней, рисовать натюрморты, портреты, городские пейзажи. Её глаза засияли, движения стали уверенными.
В один вечер Вадим, вернувшись раньше обычного, застал её в гостиной, окружённую картинами.
Что это? удивлённо спросил он. Откуда?
Моё, коротко ответила Алёна, не отрываясь.
Он взял в руки портрет пожилого дворника, встреченного у студии.
Ты это нарисовала? в голосе его было искреннее удивление. Когда?
Последние полгода. Я хожу в студию.
Он молчал, переводя взгляд между картиной и женой, будто видел её впервые.
Неплохо, наконец сказал он. Почему ты мне не говорила?
А ты бы слушал? её глаза не таили ни упрёка, ни обиды, лишь спокойную констатацию. Ты был занят.
Он понял, что за годы, пока он строил империю, рядом с ним вырос новый мир мир его жены.
Выставка прошла в небольшом зале местного дома культуры. Пришли старые подруги Алёны, ученицы студии, Анна Львовна, а также Вадим в своём дорогом костюме, выглядел как чужой элемент. Люди подходили, поздравляли, обнимали её, восхищённо цокая языками.
Алёнка, ты талант! говорили они.
В конце вечера к ней подошла элегантная женщина средних лет.
Алёна, я не ошибаюсь? спросила она с тёплой улыбкой. Я Елена Сергеевна, жена Виктора Семёновича. Мы встречались на приёме пару лет назад.
Алёна вспомнила её жену того инвестора, с которой обсуждала рецепт яблочного пирога.
Я потрясена, ваши работы полны души, света, особенно этот портрет старика. Вадим никогда не говорил, что у него такая талантливая жена. Он должен гордиться вами!
Вадим, стоявший неподалёку, дрогнул и повернулся. В его глазах отразилось удивление, растерянность и, наконец, стыд.
Я, кстати, собираю современную живопись, продолжила Елена Сергеевна. Я бы с удовольствием купила у вас этот пейзаж.
Алёна не могла поверить своим ушам: её, бывшую «позором», теперь восхищали влиятельные женщины круга.
Домой они ехали молча, Алёна глядела в окно на мчащийся огни Москвы и чувствовала себя другим человеком. Она больше не была тенью, а художницей.
В прихожей Вадим задержал её.
Поздравляю, сказал он глухо. Это было неожиданно.
Спасибо, ответила она.
Через месяц новогодняя вечеринка для самых важных партнёров, добавил он, почти в мольбе. Хочу, чтобы ты пошла со мной.
Он смотрел на неё с надеждой, почти с мольбой. Алёна посмотрела на своего мужа, которого теперь напоминала школьник, уставший от собственных амбиций. В её душе не было злорадства, лишь лёгкая грусть и огромное чувство собственного достоинства, найденное в пыльном подвале среди запахов краски и скипидара.
Спасибо, Вадим, сказала она спокойно, снимая пальто. Но в эти дни у меня запланирована выездная работа с Анной Львовной. Это сейчас для меня важно.
