Простите за мою коровку! Опять объелась! Голос Арсения, обычно мягкий и уверенный, на этот раз прозвучал, как удар хлыста по лицу, разорвав праздничную атмосферу в клочья боль от этого почувствовал каждый.
Аня замерла с вилкой в руке, превратившись в каменное изваяние стыда и неверия. Ломтик ветчины, аккуратно наколотый на зубцы, так и не долетел до хрустальной тарелки, застыв на полпути. Она, такая хрупкая, будто соткана из осенней паутинки, сидела напротив мужа и чувствовала, как на неё устремляются десятки взглядов колючих, сочувствующих, недоумевающих. Её собственное тело вдруг стало чужим, тяжёлым, а сердце подпрыгнуло к горлу, перекрыв дыхание.
Максим, лучший друг Арсения, поперхнулся дорогим шампанским золотые пузырьки зашипели в бокале, словно разделяя его возмущение. Его жена Вера, сидевшая рядом, округлила глаза в идеальном круге удивления, но ни один звук не смог прорвать комок неловкости, застрявший в горле. За роскошным столом, ломившимся от яств, воцарилась та самая гнетущая тишина, что густеет, как кисель, и в которой даже шелест собственных ресниц кажется предательским шумом.
Арсений, ты что такое говоришь? Максим первым решился нарушить молчание, его голос прозвучал хрипло и неуверенно.
А что такого? Теперь, выходит, правду говорить нельзя? Арсений с показной лёгкостью откинулся на спинку массивного стула, явно довольный эффектом. Его взгляд скользил по гостям, выискивая одобрение. Моя дурочка опять наелась, стыдно показываться с ней на люди! Готовит, будто на троих, а не на гостей.
Аня сидела, заливаясь румянцем. Но то был не стыд то был жар унижения, пылавший изнутри. Горькие, предательские слёзы подступили к глазам, но она, как всегда, автоматически втянула их обратно, заставив раствориться в глубине души. Она освоила это умение за три года брака. Сначала плакала в подушку, потом в ванной, а затем слёзы просто высохли. Какой в них смысл, если они лишь подпитывают обидчика?
Да брось, Арсений, нерешительно пробормотал Сергей с другого конца стола, пытаясь спасти тонущий вечер. Анечка у тебя красавица, душу согревает.
Красавица? Арсений фыркнул, и его смех прозвучал фальшиво, резко, словно скрежет металла. Ты её, может, видел без всех этих косметических уловок? Утром, когда простая, серая? Я, бывает, проснусь аж вздрогну: кто это тут рядом лежит? Откуда это чудище взялось?
Кто-то из гостей нервно хихикнул, но тут же замолчал под строгим взглядом Веры. Остальные вдруг увлеклись своими тарелками, разглядывая узоры из майонеза. И именно в этот момент Аня поднялась. Медленно, будто во сне, каждое движение давалось с невероятным усилием, словно она отрывала от себя куски собственного достоинства.
Я в уборную, прошептала она так тихо, что слова едва долетели до слухавших, и, не глядя ни на кого, вышла из гостиной, унося с собой остатки растоптанной гордости.
Ой, обиделась! с притворной снисходительностью прокомментировал Арсений, разводя руками. Ничего, сойдёт. Сейчас вернётся, надует губки бантиком и будет молчать до самого утра. Женщин, знаете ли, надо держать в ежовых рукавицах, а то распускаются, как плесень
Максим смотрел на друга, с которым плечом к плечу прошёл пятнадцать лет от беззаботной юности до взрослой, стабильной жизни, и не узнавал в нём того человека, которого когда-то искренне уважал. Арсений всегда был душой компании харизматичным, щедрым, остроумным. Когда он женился на Ане, все радовались: она нежная, словно фарфоровая статуэтка, с большими карими глазами, в которых тонули небеса; он красивый, успешный, уверенный в себе. Казалось, сама судьба соединила две половинки.
Но со временем что-то надломилось тихо, незаметно, как трещина в старинном зеркале. Сначала появились «безобидные прозвища». При друзьях Арсений начал называть жену «моя дурочка», «рохля», «растяпа». Все улыбались неловко, списывая это на странный семейный юмор. А потом начался настоящий ад. Насмешки превратились в колкости, а те в откровенные унижения.
«Гляньте-ка, моя хрюшка опять торт умяла!» кричал он в ресторане, когда Аня робко заказывала десерт.
«Извините, друзья, моя полуживая курочка готовить не умеет, придётся терпеть!» говорил он, представляя ужин, который Аня готовила весь день.
«Что с неё, бестолковой, взять? Институт еле закончила, работает за копейки!» ворчал он о девушке с красным дипломом, любимой учительнице своих учеников.
Вера, жена Максима, тихо толкнула его локтем:
Макс, останови его. Это уже невыносимо.
Максим медленно поднялся:
Я выйду на балкон, надо подышать.
Он нашёл Аню не в уборной, а в роскошной ванной с мрамором и зеркалами. Она стояла, сжимая край раковины так сильно, что побелели костяшки пальцев, и беззвучно, насухо рыдала. Её плечи мелко дрожали. Тушь потекла чёрными дорожками, помада размазалась. Она и правда выглядела некрасивой сломанной, жалкой. Именно такой, какой хотел её видеть Арсений.
Аня, ты как? тихо спросил Максим, боясь испугать её.
Она вздрогнула, резко обернулась и начала судорожно вытирать слёзы, ещё больше размазывая косметику.
Всё нормально. Я просто умоюсь и вернусь. Не волнуйся.
Сколько же это можно терпеть? голос Максима дрожал от жалости и злости.
А куда мне идти? её глаза поднялись на него, полные безысходности. У меня же ничего нет, Макс. Ни-че-го. Эта квартира его. Машины его. Даже этот дурацкий свитер его подарок. Я учительница начальных классов, моя зарплата смех. Родители в деревне, сами еле сводят концы с концами. Вернусь к ним опозорю мать перед всем селом.
Позор тут ни при чём! Ты не виновата!
Для них ещё как! прошептала она. Они же гордились, что я за городского вышла, за богатого! А теперь что скажу? Что мой «золотой» муж называет меня коровой при всех?
Он всегда был таким? спросил Максим.
Аня горько покачала головой.
Первый год сказка. Цветы, подарки, комплименты. Он носил меня на руках. А потом началась ломка. Сначала «неправильно борщ варишь», потом «одеваешься, как деревенщина», затем «не разбираешься в бизнесе». А теперь теперь ему всё равно, при ком унижать. А дома
Она замолчала, сжав губы.
Дома что? мягко спросил Максим.
Не бьёт. Хуже. Просто не замечает. Неделями молчит, проходит мимо, будто я пустое место. А потом взрывается из-за ерунды чашку не там поставила, полотенце не так повесила. Говорит, что я ничтожество, что держит меня из жалости.
Аня, это же бред! Ты умная, красивая, добрая
Я сама уже не знаю, какая я, перебила она. Смотрю в зеркало и вижу только то, что он говорит: дурёху, толстуху, уродину. Может, он и прав?
И тут из гостиной донёсся взрыв смеха Арсения:
Представьте, она в постели, как полено, лежит, будто святой дух ждёт!
Аня побледнела, словно её облили ледяной водой. Максим сжал кулаки.
Хватит. Собирайся. Поехали отсюда.
Куда? растерянно.
Хоть куда. К родителям, к нам, в гостиницу неважно.
Он не отпустит.
Это уже не его решение.
Когда они вернулись в зал, Арсений, разгорячённый, рассказывал гостям новую «весёлую» историю:
Вчера час искала окуляры, а они у неё на лбу были!
Мы уходим, твёрдо сказал Максим.
Куда это вы? нахмурился Арсений.
Я провожу Аню.
Она никуда не пойдёт! рявкнул он. Аня, садись!
Она машинально сделала шаг, но Максим взял её за локоть.
Пошли.
Это моя жена! Арсений вскочил, искажённый яростью.
Жена, не рабыня, спокойно ответил Максим.
Это семейное, не твоё дело! Аня, садись немедленно! его крик заставил задрожать люстру.
Аня стояла, скованная страхом, но Вера подошла и обняла её.
Пошли, ночуешь у нас.
Она никуда не пойдёт! ревел Арсений.
Пойду, тихо, но чётко сказала Аня. В её глазах больше не было страха.
Я ухожу от тебя, Арсений.
Ты? И куда же? У тебя же ничего нет!
Есть я. И этого достаточно.
Кому ты нужна, толстуха, с деревенской рожей?! Я тебя из жалости терпел!
Спасибо, что сказал это вслух, её голос оставался ровным.
Она направилась к выходу.
Стриптизёрша! Через шутки?!
Через годы унижений. И я устала.
Но я же тебя люблю!
Нет. Ты любишь чувство власти. Это разное.
И что, к коровам в деревню?
Да. Они, по крайней мере, будут уважать меня больше, чем ты.
Она накинула пальто, застёгивая каждую пуговицу, словно отрезая прошлое.
Аня, не дури! он схватил её за рукав.
Отпусти. Ты не меняешься. Прощай.
Она вышла. Максим и Вера за ней. Арсений остался в пустой квартире.
Он пытался казаться спокойным перед гостями:
Вернётся, хрипло буркнул. Все они такие.
Но Аня не вернулась. Ни на следующий день, ни через месяц.
Он звонил, умолял, слал цветы, ждал у школы. Она проходила мимо будто сквозь тень. Через три месяца подала на развод. Сначала жила у Максима и Веры, потом сняла маленькую комнатку с потрескавшимся потолком, но свою. Место, где её никто не называл коровой.
Как ты? спросил Максим через полгода.
Учусь жить заново, улыбнулась она. Смотреть в зеркало и не видеть в нём его слов. Это трудно, но я борюсь. И побеждаю.
Арсений спрашивал о тебе.
Не надо. Я не хочу знать.
Говорят, он изменился.
Может быть. Но я тоже. И назад не вернусь.
Она улыбнулась по-настоящему искренне, спокойно.
Арсений остался один. Со своим «юмором», который больше никого не смешил. С убеждением, что унижение это форма любви. Лишь теперь он понял, что та, кого называл дурёхой, имела силу львицы. И что ни одна женщина не станет зеркалом мужчины, который видит в ней лишь тень.
А Аня смогла. Вовремя. Она научилась жить, дышать, любить себя и жизнь. И доказала: даже из осколков презрения можно сложить собственное счастье.
