Скажите дочке, что меня уже нет, прошептала женщина, выбирая дом престарелых, чтобы больше никому не мешать.
В приемной царила гнетущая тишина; лишь часы на стене безмолвно отсчитывали секунды, напоминая, что время не останавливается. Анна аккуратно вытянула из сумочки паспорт и медицинскую карту, собрала их в кучу и протянула молодой сотруднице за стойкой. Последняя мельком взглянула на документы, затем на Анну. В её глазах промелькнула лёгкая тревога, но она ничего не сказала, приняла бумаги и записала чтото в журнал.
Есть ли у вас родственники? спросила она, опустив глаза.
Анна тяжело вздохнула, будто слышала этот вопрос тысячу раз и отвечала на него столько же.
У меня была дочь. Лучше ей сказать, что я умерла. Так будет проще для всех и удобнее.
Девушка подняла взгляд, удивлённо. Она хотела возразить, но, увидев лицо Анны, замолчала. В её глазах не было боли или ярости, лишь глубокая усталость та, которую нельзя оспорить, лечить, а лишь пережить.
Жизнь Анны была иной. Дом наполняли запахи выпечки, детские плач и смех, бесконечные хлопоты. Когда их дочке Клэр исполнилось лишь четыре, муж погиб в автокатастрофе. С тех пор она одна вдова, мать, домохозяйка, опора. Никакой помощи, никакой поддержки, но с несокрушимой верой, что справится ради Клэр.
И справилась. Работала в школе, проверяла тетради по вечерам, стирала и гладила ночью, по выходным пекла пироги и читала сказки. Клэр выросла умной, нежной и любимой. Анна не жаловалась. Иногда, когда дом погружался в ночную тишину, она уединялась на кухне и тихо плакала не из слабости, а от одиночества.
Позже Клэр вышла замуж, завела сына и переехала в Лион. Сначала звонила каждый вечер, потом раз в неделю, затем раз в месяц, а потом молчание. Не было ссор, не было обиды, лишь: «Мама, у нас ипотека, работа, школа для малыша времени нет. Прости. Мы тебя любим, правда, но сейчас сложно».
Анна понимала. Она всегда понимала.
Когда подниматься по лестнице стало тяжело, она купила трость. Когда ночи стали бессонными, обратилась к врачу за снотворным. Когда наступила полная тишина, завелась радиоприёмник. Когда одиночество поселилось, она приняла его. Клэр иногда присылала деньги не много, но достаточно, чтобы покрыть лекарства.
Самостоятельно Анна решила переехать в дом престарелых: позвонила, уточнила условия, собрала вещи, аккуратно сложила любимый свитер, тёплый шарф и семейный фотоальбом. Закрыла дверь, не оглядываясь. Перед уходом оставила дочке записку, без упрёков и обвинений.
«Клэр, если когданибудь ты придёшь и меня уже не будет, знай, что я не ушла далеко от тебя. Я ушла к себе.
Не хочу быть обузой. Не хочу заставлять тебя выбирать между совестью и комфортом.
Пусть будет проще тебе и мне.
Я тебя люблю. Мама».
В пансионате Анна не жаловалась. Читала, ухаживала за растениями, иногда пекла печенье, когда ей разрешали зайти на кухню. Не сетовала, не ожидала чегото. Но каждый вечер, когда свет в коридоре гас, она открывала коробку, доставала фотографию Клэр в детстве в красном пальто с маленькими белыми заколками.
Проводила пальцем по снимку, закрывала глаза и шептала:
Спокойной ночи, мой маленький птичек. Пусть всё будет хорошо
И засыпала, надеясь, что гдето в другом городе, в иной жизни, ктото всё ещё думает о ней.
Три года прошли. Однажды Клэр пришла без предупреждения, держала в руке то самое письмо, которое никогда не открывала. Уставшая, растерянная, с глазами, полными раскаяния, она вошла в здание и спросила: «Анна Дюпон она ещё здесь?»
Молодая медсестра кивнула и провела её в сад. Под яблоней, в креслекачалке, спала женщина с седыми волосами, в руках та же фотография. Ветер ласкал её тонкие волосы, а лицо было умиротворённым.
Клэр не смогла сдержаться, упала на колени и заплакала:
Мама прости я всё понимаю. Я так сильно тебя люблю.
Анна не проснулась. Но в её сне появлялась улыбка: возможно, она видела, как маленькая девочка в красном пальто бросается к ней по осеннему пути, крикнув: «Мама!»
Потому что, даже если её никто не слышит, сердце матери всегда слышит.
«Скажите моей дочери, что я уехала»: Женщина выбирает дом престарелых, чтобы не беспокоить семью
