«Твое место у моих ног, служанка!» шипела свекровь. После инсульта я наняла ей сиделку женщину, которую она ненавидела всю жизнь.
Ты опять переставила мою сковородку, Лида?
Голос свекрови, Валентины Павловны, резал воздух, будто лезвие. Он въедался в стены кухни, пропитывал дерево столешницы, и даже узор на кафеле, казалось, тускнел от него.
Лида медленно обернулась от раковины, вытирая руки об фартук. Сковородка тяжелая, чугунная, реликвия свекрови стояла на дальней конфорке, куда Валентина Павловна поставила ее утром. На свое, как она считала, единственно верное место.
Я ее не трогала, Валентина Павловна.
Не трогала, говоришь. А кто тогда? Домовой? свекровь криво усмехнулась, ее колючий взгляд скользнул по кухне. По любимой Лидиной кухне, давно превратившейся в поле боя, где Лида проигрывала битву за битвой.
Везде чувствовался чужой, навязчивый порядок. Банки с крупами стояли не по алфавиту, как любила Лида, а по размеру будто солдаты на плацу. Полотенца висели не на крючках, а перекинутые через ручку духовки, что доводило Лиду до тихого отчаяния. Мелкий, удушающий хаос, маскирующийся под показную идеальность.
Я просто спросила, Валентина Павловна взяла с тарелки огурец и демонстративно громко хрустнула. В своем доме, надеюсь, я имею право спросить.
«В своем доме». Эту фразу Лида слышала десятки раз в день. Хотя квартира принадлежала Дмитрию, ее мужу. Их с Лидой квартира. Но свекровь вела себя так, будто это ее родовое гнездо, а они с сыном лишь временные жильцы.
Лида промолчала. Спорить с ней все равно что биться головой о стену. Она вернулась к мытью посуды. Вода тихо стекала, смывая мыльную пену и ее непролитые слезы.
Вечером пришел Дмитрий. Муж. Сын. Он поцеловал мать в щеку, затем бегло, почти формально, коснулся губами Лидиных волос.
Устал как собака. Что на ужин?
Картошка с курицей, ответила Лида, не отрываясь от плиты.
Опять? тут же возмутилась Валентина Павловна со своего «поста» на табурете. Димочка, сынок, я же говорила тебе нужно настоящее мясо. А она тебя одним сыром кормит, скоро прозрачным станешь.
Дмитрий устало вздохнул и ушел в комнату. Он никогда не вмешивался. Его позиция была проста и удобна: «Это ваши женские дела, разбирайтесь сами». Он не видел войны. Лишь мелкие бытовые стычки двух женщин, которых якобы одинаково любил.
Позже, когда они остались на кухне вдвоем, Валентина Павловна подошла к Лиде вплотную. От нее пахло дорогими духами и чем-то тяжелым, властным.
Послушай меня, девочка, прошипела она так, чтобы Дмитрий не услышал. Ты здесь никто. Просто приложение к моему сыну. Инкубатор для моих будущих внуков, не больше.
Она взяла салфетку и брезгливо вытерла несуществующее пятно.
Запомни раз и навсегда: твое место у моих ног. Ты прислуга, и ничего больше.
Именно в этот момент ее лицо странно перекосилось. Правый уголок губ пополз вниз, рука с салфеткой бессильно упала. Валентина Павловна пошатнулась и медленно сползла на пол.
В больничном коридоре пахло стерильностью и чужим горем. Дмитрий сидел, схватившись за голову.
Инсульт Врач сказал, теперь нужен постоянный уход. Правая сторона парализована.
Он поднял на Лиду покрасневшие глаза. В них не было боли лишь раздражение и холодный расчет.
Лида, я не смогу. Работа, ты же знаешь. Это теперь полностью на тебе. Ты же жена это твой долг.
Он говорил это так, будто передавал ей эстафету в забеге, из которого сам только что сошел.
Он будет приходить. Навещать. Контролировать. А вся черная, ежедневная работа ляжет на нее.
Лида смотрела на него и впервые за много лет не чувствовала ничего. Ни жалости, ни обиды. Лишь пустоту. Выжженное поле.
Она кивнула.
Вернувшись домой, в опустевшую, но теперь уже тихую кухню, Лида подошла к окну. Во дворе, на детской площадке, гуляла со своей маленькой дочкой Анжелой соседка с пятого этажа.
Молодая, громкая, которую Валентина Павловна ненавидела лютой, неприкрытой ненавистью за звонкий смех, слишком короткие юбки и «дерзкий взгляд».
Лида смотрела на нее долго, не отводя глаз. А потом в ее голове созрел план. Холодный, четкий и жестокий. Она достала телефон и нашла в контактах ее номер.
Анжела? Добрый день. Мне нужна сиделка для свекрови.
Валентину Павловну привезли через неделю. Она сидела в инвалидном кресле, укутанная в плед. Правая часть тела ее не слушалась, речь превратилась в невнятное бормотание, но глаза
Глаза остались прежними. Властными, колючими, полными нерастраченной злобы.
Когда в комнату вошла Анжела, в тех глазах вспыхнуло такое пламя, что, казалось, вот-вот загорятся шторы. Она узнала ее.
Добрый день, Валентина Павловна, Анжела улыбнулась своей самой обезоруживающей улыбкой. Я Анжела, теперь буду ухаживать за вами.
Свекровь издала горловой, клокочущий звук. Ее левая, здоровая рука сжалась в кулак.
Лида, выйди, пожалуйста, мягко попросила Анжела. Нам с нашей подопечной нужно познакомиться.
Лида молча вышла и прикрыла дверь. Она не подслушивала. Ей хватало воображать, что сейчас происходит в той комнате.
Анжела была идеальным орудием. У нее был редкий дар полный иммунитет к чужой ненависти.
Первым делом она распахнула окно:
Ой, какой свежий воздух! Давайте немного проветрим вашу темницу.
Затем включила радио. Веселая поп-музыка, которую свекровь презрительно называла «трясучкой». Валентина Павловна бормотала и яростно вращала глазами. Анжела, вернувшись к ней с тарелкой протертого супа, понимающе кивнула:
Нравится? Я тоже люблю эту песню. Под нее так хорошо дела идут!
Она кормила ее с ложки, не обращая внимания на попытки свекрови оттолкнуть еду. Суп стекал по подбородку, пачкал дорогую ночную сорочку.
Ну что вы, как маленькая, беззлобно журила Анжела. Не хотите по-хорошему будет по-плохому. А испачкаетесь я вас переодену. Мне не трудно.
Дмитрий приходил вечером. Валентина Павловна к его приходу преображалась. В ее глазах плескалась вселенская скорбь. Она тянула к нему здоровую руку, бормотала, показывала на Анжелу.
Мам, не волнуйся, Дмитрий гладил ее по руке, избегая смотреть на сиделку. Анжела хорошая девушка. Она о тебе позаботится.
Он приносил апельсины, сидел полчаса и уходил, с явным облегчением выдыхая на лестничной площадке.
Лида наблюдала со стороны. Она почти не заходила в комнату свекрови. Просто давала Анжеле деньги и короткие инструкции:
Сегодня можно поменять местами ее фото на комоде. И поставьте вазу с цветами. Она не выносит запаха лилий.
Анжела с энтузиазмом выполняла поручения. Она переставляла мебель, читала вслух женские романы. Однажды Анжела пришла со своей дочкой Аленкой. Девочка, смеясь, бегала по комнате, трогала фарфоровых слоников священную коллекцию свекрови.
Валентина Павловна заходилась в беззвучном крике. Слезы бессилия катились по ее щекам. Она смотрела на Лиду, заглянувшую в комнату, и в ее взгляде была мольба. Впервые в жизни она что-то умоляла у невестки.
Лида холодно и спокойно посмотрела на нее:
Анжела, проследите, чтобы Аленка ничего не разбила, сказала она и вышла. Месть была блюдом, которое она подавала чужими руками.
Развязка наступила неожиданно. В один из дней, когда Анжела решила «навести порядок» в шкафу, с верхней полки упала тяжелая деревянная шкатулка.
Раскрывшись, она высыпала на пол пожелтевшие письма, фотографии и толстую тетрадь.
Лид, иди сюда, позвала Анжела. Кажется, мы нашли клад.
Валентина Павловна, увидев тетрадь, издала протяжный стон. Лида подняла ее. Это был дневник.
Вечером, когда Анжела ушла, Лида села на кухне и открыла первую страницу.
То, что она прочитала, перевернуло все. Дневник был написан не властной Валентиной, а молодой, влюбленной Валей.
Она писала о своем первом муже, летчике-испытателе Сергее, которого боготворила. О его гибели. О том, как осталась одна на седьмом месяце беременности.
Она родила сына, назвала его Сергеем. А через два года, во время эпидемии гриппа, мальчик умер. «Небо забрало мужа, земля сына», было выведено дрожащим почерком.
Потом были годы нищеты. Второй муж, отец Дмитрия, тихий и безвольный, за которого она вышла от безысходности. Рождение Дмитрия ее последняя надежда.
И панический, животный страх, что он вырастет таким же слабым, как его отец. Она пыталась закалить его характер своей жестокостью.
«Я хотела вырастить воина, а получился Дмитрий», было написано на одной из страниц.
Она писала о своей черной зависти к тем, у кого жизнь складывалась легко. К тем, кто мог смеяться так громко, как та девушка с пятого этажа. Она ненавидела не их, а свою собственную искалеченную судьбу. Лида читала всю ночь.
Утром она пришла к Анжеле. Молча протянула ей дневник.
Прочти.
Анжела читала, сидя на лавочке во дворе. Когда вернулась, ее лицо было серьезным.
Ужас, выдохнула она. Бедная женщина. Но, Лид, это ее не оправдывает.
Не оправдывает, согласилась Лида. Но я больше не могу. Месть стала бессмысленной. Это все равно что бить сломанную вещь.
С этого дня все изменилось. Анжела больше не включала радио. Вместо этого ставила старые пластинки с песнями, упомянутыми в дневнике. Она нашла на полке томик Есенина. Сначала Валентина Павловна не верила, но однажды, когда Анжела читала ей вслух, по ее щеке медленно скатилась слеза.
Лида тоже стала заходить в комнату. Приносила свекрови зеленый чай, садилась в кресло и спокойно рассказывала о своем дне.
Когда пришел Дмитрий, он не узнал квартиру.
А почему музыка не играет? Маме же нужен позитив!
Ей нужен покой, Дима, тихо ответила Лида. И ей нужен сын. Дмитрий посмотрел на мать, потом на Лиду, на Анжелу и впервые за долгие годы увидел не сцену из привычной драмы, а женщин, которые не играли.
Он присел на край кресла, неуклюже взял мать за левую руку.
Мам голос его дрогнул. Я здесь.
Валентина Павловна медленно повернула к нему голову. Глаза её больше не метали молнии. В них было что-то новое усталость, тоска, и, может быть, надежда.
Она чуть-чуть сжала его пальцы.
И этого хватило.
